А вот теперь можете догадываться, кто здесь Ферсен ;)))

[star-of-the-star]

Дописанный вариант рассказки про леди Оскар и Ферсена. Еще меньше канона и еще больше меня. Рейтинг - среднестатистический для меня, кто уже читал мое, тот знает ))
Через анимэ время действия не определяется даже приблизительно, через Такарадзуку - где-то середина первого акта ))



Приду и стану на порог,
Скажу - отдай мне мой платок!

Анна Ахматова

…не то чтобы раньше я никогда не видела твое лицо так близко – но это был повод рассматривать его долго-долго. И правда, ничто так не сближает, как танец... Именно тогда я осознала, что ты подкрашиваешь ресницы – потому что от природы они у тебя такие же рыжеватые, как и волосы. И от веснушек не осталось и следа… не то что тогда, в день нашего знакомства, которое началось с отвешенной тебе пощечины. Как сейчас помню – оторопь в серо-зеленых глазах, кровь мгновенно отлила от лица, и на носу проявилась россыпь темных точек… картинка, навсегда застывшая на внутренней стороне моих век.
А на балу, разумеется, была пудра. Нанесенная столь же аккуратно и малозаметно, как и краска на ресницы. И на висках тоже совсем чуть-чуть пудры, не белой, как у большинства придворных, а радужно-золотистой, оттеняющей твои светло-каштановые волосы. Ровно столько, чтобы из простого человека превратиться в совершенство, но не стать подобием размалеванных говорящих кукол, из которых и состоит то, что называется французским королевским двором.
Как странно… казалось бы, сам этот факт должен был оттолкнуть меня от тебя, как оттолкнул бы от любого другого мужчины – но к тебе лишь притягивает еще сильнее. Стоит закрыть глаза и уткнуться лицом в подушку, как снова и снова перед глазами одно и то же – взмах ресниц, ироничная полуулыбка и прядь волос, вечно выбивающаяся из-под ленты, словно драгоценная бледно-бронзовая рама, обрамляющая лицо с правой стороны… «О нет, я отдам платок лишь той прекрасной незнакомке, которая со мной танцевала!» – и снова тонкая усмешка…
Я не знаю, что было бы, не переоденься я так поспешно в форму. Не знаю. НЕ ЗНАЮ! Может быть, ничего бы не было… и не было бы повода обвинять Андре, который своим идиотским смехом разрушил мою недолгую радость.
Или для тебя в самом деле существуют ДВЕ разных Оскар – та, которая в платье, и та, которая каждый день? И женщиной считается только первая? Ты так замечательно умеешь раскладывать все по полочкам, когда что-то объясняешь… вот и мое платье положил у себя в голове на одну полочку, а мундир – на другую. А что внутри той или иной формы – может быть, и вообще не видишь.
Солнечные лучи косо падают сквозь листву на листок бумаги с непристойной картинкой, который ты медленно комкаешь в руках. «Ты права. В таких обстоятельствах продолжать оставаться во Франции – значит серьезно рисковать не только своей головой, но и Ее достоинством. Это последнее, что я могу сделать…» Еще утром было солнце, такой чудесный день начала осени – а сейчас за окном слышен стук пока еще редких дождевых капель. Я и не заметила, как почти совсем стемнело…
Выхватить шпагу – и наступать, заставляя пятиться шаг за шагом, пока сзади не окажется кровать и не ударит тебя под колени! А потом, когда ты, споткнувшись, опрокинешься на спину, вскочить сверху, зажать тебе руки – и целовать, целовать в губы, в глаза, в шею, куда придется, чтобы ты сначала пытался вырваться, а потом неожиданно расслабился и начал отвечать на мои поцелуи… Не взять тебя силой, нет – я не уверена ни в том, что мне это надо, ни в том, что окажусь на это способна, – просто оказаться на тебе, поставить колено тебе на грудь, чтоб ты раз и навсегда запомнил, что женщина – это НЕ ТОЛЬКО СНИЗУ!!! И из этого положения увидеть в твоих глазах хотя бы желание, раз уж рассчитывать на любовь мне не приходится…
Я медленно встаю со смятой кровати, дергаю за ручку дверки, обитой гобеленом заподлицо с обоями на стене. Дверка не желает открываться, и за ней не слышно даже сонного дыхания. Вообще-то Андре домосед, и если уж мы сваливаем с ним из дома по вечерам, то чаще всего вдвоем. Но уж когда ему приходит в голову куда-то деться без меня, он делает это абсолютно бесшумно и никому не сказавшись. Если он что-то решил, то обычно ставит окружающих перед фактом. Я давно уже осознала, что проникнуть ему в голову и понять, как она работает – одно из самых безнадежных действий в мире.
Судя по стуку об оконную раму, дождь усиливается…
И тогда я решаюсь. Все равно завтра утром тебя уже здесь не будет.
Я дергаю за другую дверцу – шкафа. Ряд моих мундиров, от с ума сойти каких парадных с золотым шитьем, надеваемых лишь по самым торжественным случаям, до простых курток с двумя рядами пуговиц для утренней верховой прогулки. А в глубине шкафа, почти не видный за их разнообразием – верх от бирюзового цивильного костюма. Сестрица Ортанс уверяет, что именно этот цвет в сочетании с золотом идеально подходит к моему типу внешности, особенно к оттенку волос. Наверное, она права… в любом случае против этого цвета я абсолютно ничего не имею, иначе не заказала бы себе еще и мундир из такого сукна вместо банального лазоревого.
А вот против покроя – имею довольно много. Причем сама не могу это внятно сформулировать… Наверное, так: военная форма – это знак военного. Даже если этот военный – женщина. Опять же бриджи с коротким камзолом – одеяние фехтовальщика, когда я пыталась учить Розали держаться за клинок, она надевала их без малейших претензий. Длинный же кафтан – одежда прежде всего МУЖЧИНЫ, вне зависимости от того, король он или торговец в лавке, разница будет в материале и отделке, но никак не в покрое.
В общем, каждый раз, когда мне приходится надевать эту вещь, я ощущаю несоответствие чудовищной силы. Поэтому даже на домашних праздниках уже давно появляюсь в форме, бриджи от этого костюма сносила несколько лет назад, а верх так и продолжает занимать место в моем шкафу.
Но сейчас по-иному нельзя. Ибо даже если незамужняя женщина командует солдатами и входит в десятку первых фехтовальщиков Франции, вопрос, прилично ли ей в одиночку наносить визит другому мужчине, по-прежнему остается крайне щекотливым. Черт возьми, лучше всего в этом отношении быть вдовой…
Я стаскиваю через голову свою обычную рубаху и медленно застегиваю на себе другую – из тонкого батиста, обшитую кружевами. Бриджи придется надеть васильковые, этот цвет хоть как-то сочетается с бирюзой верха, в отличие от коричневого и даже черного. Долго роюсь, отыскивая тяжелые туфли с пряжкой, в которых не страшно пройти несколько шагов по брусчатке и лужам…
- Жером, Андре случайно не на конюшне?… Так я и знала. Ладно, закладывай карету. Мне надо срочно увидеться кое с кем, а ждать Андре нет никакой возможности...
Дождь. Как вовремя он начался – можно ничего никому не объяснять. В самом деле, не скакать же верхом, рискуя промокнуть насквозь!

Как и следовало ожидать, мой визит застал его врасплох – он успел лишь вскочить на ноги и дойти до дверей из спальни в гостиную. В одной рубашке – домашний халат явно уже упакован вместе с прочими вещами.
- Оскар, это… так внезапно! Ты пришла проститься со мной перед отъездом?
В дверях, через которые я вошла, торчит любопытная физиономия лакея. Проследив мой взгляд, Ферсен делает энергичный жест рукой, отсылая слугу прочь. И только тогда я отчетливо выговариваю:
- Ты остался должен мне кое-что, граф Аксель. Отдавай мой платок.
Снова оторопь, совсем как в первый раз. Он никогда не умел мгновенно реагировать на неожиданности. И черт возьми, мне это нравится!
- Ты сказал, что не станешь отдавать его офицеру, – развиваю я свою мысль, из последних сил стараясь не расплыться в идиотской ухмылке. – Что ж, сегодня я не в военной форме, и ты можешь вернуть мне платок совершенно свободно.
- Что-что? – с трудом выдавливает он.
- Ты не уедешь в свою проклятую Швецию, не разделив со мной постель, - выговариваю я еще более отчетливо.
Его лицо мгновенно твердеет.
- С какой это стати? – бросает он довольно резко. По его глазам отчетливо видно, как он желал бы прибавить к этим словам что-то еще… но почему-то сдержался.
- С такой, что ты сам хотел этого тогда, на балу, - мои губы все-таки разъезжаются в кривой усмешке. – Даже если сам себя убедил в ином. Но твои руки лежали на моей талии… и я помню, на что это было похоже. А кроме того, будь я тебе совершенно безразлична как женщина, ты…
- Никого не касается, чего я тогда хотел, - перебивает он меня. – Господь сотворил человека слабым плотью, но на то он и человек, чтобы не идти на поводу у своих минутных желаний. Если любишь, найдешь в себе силы хранить верность, иначе цена такой любви меньше ломаного денье.
- …ты не затеял бы эту комедию с платком, - упрямо договариваю я, когда он умолкает. – Прости, платок боевого товарища хранят у себя, только если он уехал за три моря или вообще погиб. А если верность обязательствам для тебя превыше всего, мог бы просто отдать мне потерянную вещь и не дразнить ни меня… ни себя.
Он чуть усмехается в ответ. О, эта его знаменитая усмешка…
- Тогда, на балу, это было так неожиданно… – произносит он абсолютно ровным тоном. – Тебе… удалось меня поразить. И я всего лишь хотел еще раз увидеть тебя с этой непривычной стороны… Но какое отношение это имеет к близости? Обычная галантность, которую не зазорно проявлять по отношению к любой даме, будь она хоть бабушкой пяти внуков.
- При условии, если эта дама одета в платье. Не так ли? – его взгляд нелегко выдержать, но я изо всех сил заставляю себя не отводить глаз. – Если же женщину угораздит надеть штаны и взять в руки шпагу, она становится равной. А с равными галантность как-то ни к чему, если я правильно тебя понимаю.
- Нет, неправильно. Я всего лишь хочу сказать, что желание не равно намерению, а отдавать должное женской прелести – не значит делать этой женщине авансы. Между нами ничего не будет, Оскар. Я уверен, что так лучше для твоей и моей чести.
Тройные манжеты, колко искрящееся шитье по бледно-желтому атласу – модный в том сезоне узор в виде широких зубцов… рука в кремовой перчатке, мягко приобнимающая меня за талию, скользнувшая по обнаженному плечу в попытке удержать… Словно это все было вчера вечером.
Огонек свечи в спальне за его плечом мигает и раздваивается. Кем я сейчас выгляжу в его глазах?
Это не шпага, где я без труда беру у него три схватки из пяти. Фехтовать словами я никогда не умела.
- Что ж, - я отступаю на шаг и отдаю ему честь, словно забыв, что сейчас одета не в мундир. – Раз моей женской сущности можно отдавать должное лишь в платье, придется быть мужчиной. А мужчина, если он и в самом деле человек чести, обязан уметь достойно принять отказ в таком деле. Счастливо оставаться, граф Ферсен, - и резко поворачиваюсь на каблуках, пока огоньков свечи перед моими глазами не стало четыре.
Но не успеваю я сделать и трех шагов к выходу, как чувствую его руку на своем плече.
- Постой, Оскар! Честное слово, я не хотел тебя обидеть!
Я стряхиваю его руку, но он берет меня за плечи и разворачивает к себе:
- Ты в самом деле решила, что я вижу в тебе женщину, только когда на тебе платье? Клянусь всем, что для меня дорого, это не так… Mon Dieu, да у тебя слезы на глазах!
Внезапно я понимаю, в чем дело. Как неумелый фехтовальщик нечаянно наносит смертельный удар лишь потому, что противнику и в голову не придет ждать такого дурацкого финта, так я своей последней репликой обратила его победу в поражение. Теперь он не успокоится, пока не выбьет из меня доказательство женской слабости…
А вот шиш тебе!!!
Его правая рука отрывается от моего плеча и тянется погладить по голове, как это делают с детьми – и тогда я перехватываю его другую руку выше локтя и по всем правилам провожу подсечку. Слава небесам, там, где мы стоим, поблизости нет никакой мебели с острыми углами.
Упав на ковер, он несколько секунд переводит дух от ушиба. Этих секунд мне хватает, чтобы навалиться на него всем телом и отыскать его губы своими. Он пытается вырваться, но я срываю с его волос бархатную ленту и наконец-то делаю то, о чем так давно мечтала – захватываю их полной пригоршней, а потом с силой тяну за них, не позволяя вскинуть голову… бронза и шелк. От воротника его рубашки привычно пахнет вербеной… а у губ вкус желтого яблока… а тело под тонкой тканью такое горячее…
Лишь когда он фиксирует меня жестким захватом, я вспоминаю, на каком свете нахожусь. Мгновенно напрягаю все мышцы, прежде чем он поставит меня на ноги и встряхнет как следует…
Вместо этого он, с трудом поднявшись, перехватывает меня поудобнее и несет на руках в спальню. Бархатная лента остается валяться на ковре вместе с одной из моих туфель.
Бирюзовый кафтан упал на пол, кажется, даже раньше, чем мое тело коснулось кровати. Его пальцы быстро пробегают по пуговкам моего камзола, ладони скользят по животу, находят грудь под рубашкой и стискивают ее почти до боли. Под рубашкой я обычно ношу плотный холщовый лиф – традиционную защиту женщин, решившихся взяться за клинок, к тому же без него мундир и сидит куда хуже… Но сегодня я не надела его совершенно сознательно.
Еще минута – и моя рубашка исчезает следом за камзолом. Что-то выговорив на языке, которого я не знаю, не иначе на своем родном, он склоняется к моей груди, удивительно бережно трогает губами сосок – и вдруг накрывает его сильным долгим поцелуем, от которого я моментально слабею и прикусываю губу, чтобы не застонать.
Последняя моя внятная мысль – о том, что перед преимуществом опыта меркнут различия между мужским и женским, силой и слабостью. Он хорошо знает, как доставить удовольствие – в чем-в чем, а в этом вопросе я королеве доверяю. Моя же забота теперь – только его получать.
Насколько я знаю Ханса Акселя фон Ферсена, если уж удалось убедить его за что-то взяться, он это ДЕЛАЕТ – а не изображает, что делает, и не бросает начатое на полпути.

Валькирия.
Слово из сказок нянюшки Хедвиг, которые она рассказывала им с Софией, когда долгими зимними вечерами далекого детства они играли на медвежьей шкуре перед камином. Девы-воительницы на крылатых конях, которые уносят павших воинов на небеса.
Однажды он уже назвал Оскар этим словом – давно, вскоре после знакомства, когда оба были еще совсем молоды. Она тогда, помнится, еще переспросила с очаровательным простодушием на лице: «Это дочери бога Марса?» Небрежно брошенное слово, наполовину шутка, на вторую половину – попытка куртуазного комплимента…
…пока он не ударился спиной о ковер и не ощутил хватку руки, вцепившейся ему в волосы. Ни одна женщина никогда не целовала его с таким неистовством.
И плевать, что сейчас просвещенный XVIII век от рождества Христова. Пусть здесь Франция, а не Швеция, пусть вместо кольчуги и шлема она носит фасонный мундир с золотым шитьем, одно нерушимо – смертный, презревший любовь валькирии, отвергший оказанную ему честь, более не будет знать удачи, каким бы он ни был героем. Умри бесславно либо прими ее на ложе…
Только так можно ее победить.
- Валькирия… - еле слышно выдохнул он, расстегивая на ней рубашку. На миг ее вечно прищуренные синие глаза глянули остро и холодно – и тут же их снова заволокла пелена желания.
Что ж, сегодня он не разочарует ее…

- Ты сумасшедшая, - говорит он почти с восхищением.
Я лежу, бездумно глядя на завитки резного дуба на потолке, и в моем теле медленно затихают отголоски безумного наслаждения, а сильная рука водит по моему телу платком, смоченным в теплой воде, смывая следы сегодняшнего вечера, уже не приводя в исступление, а успокаивая и расслабляя. Моим же собственным платком…
Я не хочу ничего ему отвечать. Зачем? Мне и так хорошо.
- И у тебя действительно необыкновенная кожа, - продолжает он. – Такая полупрозрачная… я почему-то думал, что она будет грубее, а она – как лепесток шиповника...
- Теперь ты наконец веришь, что я самая обычная женщина и не меняю пол по одной лишь прихоти? – устало бросаю я.
Вместо ответа Ферсен осторожно касается длинного шрама на моем бедре – памяти о неудачном падении с лошади, а потом маленького звездообразного чуть ниже локтя – следа пропущенного в ранней юности удара.
Я снова молчу, хотя могла бы поведать ему о куда более страшном шраме моей сестрицы Ортанс, которая в детстве, бегая за бабочками, умудрилась упасть прямо на острый обломок сука. Но разве это что-то изменит?
Он бросает мокрый и мятый платок на столик с мозаичной столешницей и снова целует меня - и опять удивительно бережно и осторожно. Можно было бы, наверное, еще полежать, наслаждаясь его теплом и шумом дождя за окном… но нельзя.
- Ты могла бы остаться на ночь, - осторожно говорит он, когда я сажусь на кровати и тянусь за своей рубашкой. – Здесь вполне хватит места на двоих, а утром мы покинули бы дом вместе…
- А караул разводить я буду вот в этом? – я киваю в сторону своей цивильной одежды. – И сяду на лошадь в туфлях на каблуке? И вставать до свету ради того, чтобы переодеться, а потом клевать носом в королевской гостиной, прости, тоже как-то не хочется.
- Спасибо, хоть на лошадь из окна не будешь прыгать, как положено герою романов после бурного свидания, - он снова усмехается, но сейчас впервые за все время нашего знакомства я вижу неловкость в его усмешке.
Я заправляю чулки под бриджи, поворачиваюсь к нему и крепко обнимаю.
- Это тебе спасибо, Аксель. За все. Просто за то, что ты есть.
…Когда я спускаюсь с крыльца, дождь уже почти прошел, но оставил по себе такие лужи, что пара шагов до кареты превратилась в настоящую проблему. Как я ни стараюсь, без грязных брызг на белых чулках обойтись не удается.
Жером смолчит. Вот если бы я действительно осталась на ночь… грязь могла бы быть не только на моих чулках.
Почему-то я уверена, что иных последствий – таких, какие доказали бы, что я и в самом деле не более чем женщина – не будет. Уж не знаю, откуда у меня такая уверенность, но в подобных случаях внутренний голос меня не подводит почти никогда.
Может быть, я пожалею о том, что случилось сегодня, однажды ночью, когда буду лежать без сна, вспоминая тепло рук и запах вербены. Но лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном. А сейчас меня переполняет тихое торжество.
А еще… а еще я больше не буду стесняться бирюзового костюма. Несмотря ни на что, какая бы одежда на мне ни была, Я – ЭТО Я, ОСКАР!
И сегодня я это доказала. В том числе и самой себе.

8-18.03.10